Стихи Леонида Молчанова

Стихи Леонида Молчанова



ГЛАВА 1.

Который год мне не дает уснуть Афган…

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС.

Памяти Героя Советского Союза
гвардии лейтенанта Александра Демакова.

Недели, дни, закаты и восходы,
Летят за годом год, за веком – век.
Красивое поверье есть в народе,
Что в миг, когда родился человек,
От первого беспомощного плача
Его ведет по жизни сквозь года,
Неся ему надежду и удачу,
Родившаяся вместе с ним звезда.
Она его мечтой далекой греет,
Когда идет он по путям земным,
Она растет с ним вместе и стареет,
Грустит и радуется вместе с ним.
В последний миг, когда он умирает
И замирает сердце навсегда,
На землю падает с небес, сгорая,
И в пепел превращается звезда.
Тот пепел свежий ветер разметает
По свету, в суете ночей и дней,
Он по весне цветами расцветает,
А памятью живет в сердцах людей.

* * *
Ползет дорога в гору неуклонно,
Встает за косогором косогор.
На марше, в авангарде батальона,
Я был назначен в головной дозор.

Вперед, пересекая перевалы,
Мы шли, не ведая о той черте,
Где нас уже засада поджидала
На небольшой скалистой высоте.

Навстречу ветер бьет в лицо с разлету,
Толкает, маскхалаты теребя,
А впереди – прицелы пулеметов
Направлены – в тебя!
В тебя!
В тебя!

Очередями бешено хлестнули,
Как будто путь им кто-то вдруг открыл,
Свинцовые, безжалостные пули,
И вмиг перемешалась с кровью пыль.

И я, видавший смерть уже не раз,
Сейчас гляжу бессильными глазами,
Как басмачи расстреливают нас
В упор, короткими очередями.

Трещит в ответ оживший автомат,
Навстречу басмачам летят гранаты,
Но только вскоре из восьми ребят
Осталось двое – лейтенант с солдатом.

Я ранен и не сдерживаю стон,
Но в этот миг за перевалом, сзади,
Предупрежденный мною батальон
Уже развернут в боевой порядок.

Глухие взрывы, всполохи огня.
Все тело боль пронизывает тупо,
А в это время, позади меня,
Вдруг появляется вторая группа.

По связи, через тысячи помех,
Готов рвануться крик: «Спасите, люди!»
Но их всего пятнадцать человек –
Нас не спасут, а лишь себя погубят.

Язык во рту от сухости прилип,
Но мысли бьют в висках предельно ясно:
Хотелось крикнуть, а из горла – хрип:
- Назад!… Не подходите… Здесь опасно.

Горячий автомат, и кровь в пыли,
Горят незабинтованные раны.
Они не поняли меня – пошли.
Но не прошли – отбросили душманы.

… Над головой смертельный град свинца.
До главных сил бы только продержаться.
Мы, двое, будем драться до конца.
Мы не привыкли никому сдаваться.

Мы будем драться, ненависть храня,
И в страшный миг, у смерти на пороге,
Мы не сдадимся – этому меня
В училище учили педагоги.

Училище… Всего лишь год назад
Ты было мне вторым родимым домом.
Березы там в июле шелестят
Под теплым ветром солнечными кронами.

Идут занятия в мороз и зной.
Перед глазами – снова строй курсантов…
И вновь оркестр «Славянкою» родной
В жизнь провожает новых лейтенантов.

… Опять вокруг бьют пули по камням.
Как странно все – уму непостижимо:
Секунды жизни измеряю я
Горою автоматных магазинов.

И солнце из заоблачных глубин
Лучами бьет жестоко по наклонной.
Но всхлипнул опустевший магазин,
Патрон последний выбросив в патронник.

Сухой щелчок страшнее, чем удар,
И бесполезна тяжесть автомата,
Как будто темной ночью светом фар
Ты оказался вдруг к земле прижатым

Вдвоем с бойцом. Но что ему сказать?
Он в этот миг с надеждой и заботой
Испуганно глядит в мои глаза:
Он все еще надеется на что-то.

- Дай мне гранату. – Мне она нужна.
И отползай в укрытие по склону.
(Ну, где же эта помощь, где она?
Где основные силы батальона?)

Граната – в левой. В правой - пистолет.
Сковала тело страшная усталость.
Гоню солдата прочь, а он в ответ:
- Я не пойду. Я с Вами здесь останусь…

Чудак, до разговоров ли сейчас!
Вздыхаю, улыбаясь через силу:
- Ползи в укрытье… Это мой приказ…
Расскажешь нашим,
как все это
было…

Отползшего бойца окутал дым,
Укрыв надежно в скалах опаленных.
Пускай хоть он останется живым,
Хотя бы он один из подчиненных.

Стук сердца отзывается в камнях,
И голова залита кровью темной.
Не сдаться! Побороть проклятый страх!
Стрелять, пока не кончались патроны!

Семь выстрелов – и все – патронов больше нет.
Я, пулями врага к земле прижатый,
Отбрасываю ненужный пистолет
И достаю последнюю гранату.

В последний раз оглядываюсь назад.
В моих руках – шестьсот смертельных граммов.
Я сделал выбор. И меня простят –
Простят мои друзья, невеста, мама…

Родная, как хочу я хоть на миг
В твое лицо последний раз вглядеться.
Мой крик беззвучный, мой последний крик,
Лишь ты услышишь материнским сердцем.

Уже враги бегут ко мне толпой,
Бегут совсем открыто, не скрываясь,
Я рву кольцо слабеющей рукой
И жду: я их поближе подпускаю.

Мой звездный миг, и я к нему готов.
Склонилось небо, алое, как знамя,
И в это время, разметав врагов,
В руке у сердца, полыхнуло пламя…

* * *
Туманы над рекою, словно дым,
Кровавые закаты над горами.
Я навсегда останусь молодым,
Я буду жить в коротком слове «память».

Я буду жить в ромашках придорожных,
В листве берез, в журчащем ручейке,
В молчаньи обелисков осторожном,
В жемчужине росинки на цветке.

А в небесах, промчавшись яркой черточкой,
За дальним полем, в темноте ночной
В траву упала голубая звездочка
И загорелась золотой звездой.

Объята вечность тишиною звонкой,
Тяжелой, напряженной тишиной,
Склоняют низко головы потомки
В молчании суровом надо мной.

Над тихим полем, над озерной синью,
Над трепетом березовых ветвей
Склонилась в вечной скорби мать — Россия
Пред памятью погибших сыновей.

Роняя по утрам росинки-слезы,
В торжественной и скорбной тишине
Сияют в небе голубые звезды
Над каждым из живущих на Земле.

Апрель 1983 г.

ОЖИДАНИЕ.
Ф. Е. ДЕМАКОВОЙ.

Дорога за окнами стынет,
И снова, все дни напролет,
Ты ждешь непришедшего сына
И веришь — вот-вот он придет.

Вот-вот распахнется калитка,
Войдет он в родительский дом
С такою знакомой улыбкой
В сиянии глаз голубом,

Посмотрит спокойно и прямо
В осеннем мерцании дня
И скажет: «Встречай меня, мама,
Ну, как ты живешь без меня?»

Но только пустынна дорога
И, в шуме холодных ветров,
Не слышно за старым порогом
Знакомых до боли шагов.

И только, как прежде, ночами,
Встречается он на пути,
Приходит короткими снами,
Чтоб снова под утро уйти.

А сердце разлуки не хочет.
А сердце с тоскою стучит.
Как хочется крикнуть: «Сыночек,
Я верю, что ты не убит!

Пускай не звонишь и не пишешь,
Я верю, ты дашь мне ответ,
Я жду тебя, милый мой, слышишь,—
Хоть десять, хоть тысячу лет!

Вернись из разрывов гранатных,
Шагни в отчий дом, на порог,
Единственный мой, ненаглядный,
Родной мой, любимый сынок!»

Но снова с холодным рассветом
Уходит он вдаль от тебя,
Оставив вопрос без ответа,
И ты остаешься, скорбя.

Качают ветвями березы,
Шумят пожелтевшей листвой,
Текут материнские слезы
На холм под гранитной плитой.

Подвластные жизненной силе,
Оранжево-красным огнем
Пылают цветы на могиле,
Как вечная память о нем.

Август 1983 г.

БАЛЛАДА О ДВАДЦАТИЛЕТНИХ.

Навсегда двадцатилетним —
прожившим так мало...

Улетают секунды в прошлое,
Им обратной дороги нет.
Что с того, что мы мало прожили?
Что с того, что нам двадцать лет?

Захватили житейские хлопоты,
Мы идем навстречу ветрам.
Нам порой не хватает опыта,
Не хватает нежности нам.
Не хватает написанной песни,
Не хватает счастливых дней,
Но еще никому не известно,
С чем мы встретимся в жизни своей.
Может быть, через год, через месяц,
Через день,
Через час,
Через миг
Мне придется судьбу свою взвесить,
Оценить — что узнал, что достиг,
Разграничить, что было — что стало,
Разделить темноту и свет,
Что с того, что мы прожили мало?!
Что с того, что нам двадцать лет?!
Мы с рождением не опоздали:
И на нас хватает сейчас
И дорог, и огня, и стали,
И боев хватает на нас.
Тишина, перебор гитарный...
Не за эту ли тишину
Погибают советские парни,
Не по песням узнав про войну?!
Не прося у смерти отгула,
Провалившись в черный разрыв,
Тишину во дворах Кабула
Неширокою грудью закрыв.
И сияет в глазах поблеклых
Отголоском счастливых снов
Небо синее, словно в окнах
Деревенских российских домов.
Поседев не по возрасту рано,
Не прожив и полжизни земной,
Погибают братья-славяне
Вдалеке от России родной.
Да возможно ль такое? Возможно ли?
Да! Возможно! Сомнений нет!
Что с того, что мы мало прожили?!
Что с того, что нам двадцать лет?!
Мы порою грубы. Простите.
В сердце каждого — свой тайник.
Но спросите у нас, спросите —
Что мы думаем в этот миг.
В миг, когда еще выжить пытаемся,
Замерзая в кровавом снегу,
И с последней гранатой взрываемся,
Чтоб живыми не сдаться врагу.
И поверьте словам, поверьте
Нашим мыслям в последнем бою:
Говорят, что за миг до смерти
Вспоминаешь всю жизнь свою:
Руки матери, запах хлеба.
Скрип калитки в ночной тишине.
Голубое российское небо
В деревенском далеком окне...
И, проваливаясь, падаешь в прошлое,
И обратной дороги нет!
Что с того,
что мы мало прожили?!
Что с того,
что нам двадцать лет?!

Февраль 1984 г.

* * *
Голубые снега России…
В окнах – золото мирных огней.
Разве есть что-нибудь красивей?
Разве есть что-нибудь родней?
Материнские добрые руки,
Отчий дом, любовью согретый,
Почему же, только в разлуке,
Понимаешь — что значит это?
Лес осенний, под солнцем поблеклым,
Журавлей караван летящий —
Это стало таким далеким,
Это стало таким вчерашним...
А сегодня —
черные скалы,
Испытанье
жарой и холодом,
На дорогах Афганистана
Мы сжигаем солдатскую молодость.
Это нужно - знаем и сами,
Ни к чему бесполезные споры,
Но слезами,
слезами,
слезами
Пропитались афганские горы.
Трассы пуль в темноте кромешной
И душманы на косогорах,
Мы их всех одолеем, конечно,
Но нескоро,
нескоро,
нескоро...
Мы мечтаем вернуться к березам,
В дом далекий,
в Россию милую,
Но текут материнские слезы
Над могилами,
над могилами...
Эти слезы на камне стынут
И росой блестят на полянах.
Если б все их собрать воедино —
Захлебнулись бы в них душманы!
Мы воюем,
стреляем,
деремся...
И не все герои красивы...
Мы вернемся,
конечно, вернемся
К золотым березкам России.

Ноябрь 1984 г.

ПИСЬМО.

Ты просила писать о работе,
О погоде, о новых друзьях,
О войне, о прыжках с вертолета,
О закатах в афганских горах.

Хорошо, я на этом листочке
Опишу все как есть, без прикрас,
Ты прочтешь в этих скомканных строчках,
Что в газетах не пишут о нас.

Я тебе расскажу о дуканах,
О пустынях с горячим песком,
И о том, как нас крестят душманы
Пулеметным, свинцовым дождем.

О верблюдах, к обстрелам привыкших,
О боях, о ночной тишине,
О друзьях — о живых и погибших,
О жестокой и странной войне.

В той войне нет ни фронта, ни тыла,
Но не легче от этого нам —
Нам, в чей стриженный, круглый затылок
Из-за камня стреляет душман.

Мы не боги —мы просто солдаты,
Нам знакомы и ярость и страх,
И пропитаны кровью закаты,
Что пылают в афганских горах.

А теперь — я листок разрываю
И сминаю в суровых руках.
Ты его не получишь, родная,
Ты не будешь читать о боях.

Ты другие слова прочитаешь,
Распечатав солдатский конверт:
«У меня все в порядке, родная,
Жду ответа. Целую. Привет!»

Апрель-май 1985 г.

* * *
Мне еще будут долго сниться
Горы, вставшие на дыбы.
Здесь писалась кровью страница
Тонкой книжки — моей судьбы.
В той странице — прощанья и встречи,
Нежность писем, жестокость боев,
И до крови истертые плечи
Горной тяжестью вещмешков.
В ней — суровая жажда походов,
И шумящий горный поток,
В ней — приевшийся за два года,
Застревающий в горле паек.
В ней — все то, что не сможет забыться,
Что навечно в душе моей:
В ней — душманов звериные лица
И улыбки погибших друзей,
И цветы на могиле десантника,
И звенящая тишина...
Одного лишь в ней нет —романтики:
Не романтика здесь — война...

Июль 1985 г.

ВОДИТЕЛЯМ БЕНЗОВОЗОВ.

Горами к небу вздыбилась земля,
Форсируя предел, ревут моторы,
Работа наша — вечно у руля:
Мы тыловые парни, мы — шоферы.
Пусть говорят, что мы — тыловики,
Пусть говорят, в атаки мы не ходим,—
Афганские дороги нелегки,
А мы по ним свои машины водим.

Ревет мотор, температура — сто.
Горячий пар клубится над капотом,
Ползет вперед колонна, и никто
Не знает, что нас ждет за поворотом.
Опять обстрел, опять под градом пуль
Подпрыгивает нервно жесть кабины,
А мы — летим вперед, вцепившись в руль,
Надеясь на удачу и машину.

Судьба для нас не задает вопрос —
Она на жизнь и смерть нас делит строго,
И, пулями прошитый, бензовоз
Пылает, словно факел, на дороге.
Дрожит заката алое крыло,
И дым клубится над речной излучиной...
А другу моему — не повезло:
Не всем же в этом мире быть везучими...

Мы на войне, и как же без потерь,—
Крепись и вытри слезы — будь мужчиной.
И вновь ползет колонна, но теперь
В ней стало меньше на одну машину...
И снова — пыль и нестерпимый зной,
И снова накаляются моторы.
А в остальном — все так:
война войной:
Мы — тыловые парни,
мы — шоферы.

Август 1985 г.

* * *
Станем когда-нибудь старыми,
Вспомним, собравшись однажды, мы
Небо, подпертое скалами,
То, что запомнилось каждому.
Рейды — с боями и холодом,
Тропы и пули душманские,
Нашу военную молодость,
Наши дороги афганские.
Вспомним палатку родную мы,
Ночью — тревожные шорохи,
Каски, пробитые пулями,
Годы, пропахшие порохом.

Ноябрь 1985 г.

* * *
Сожженный танк на взорванном мосту,
Над кишлаками звезды в небе тают,
Светящиеся трассы темноту
Над полем, словно иглы, прошивают.
Луна застыла на краю хребта,
Залив дорогу бледным желтым светом,
Закрыв мохнатой лапой, темнота
Нас держит от заката до рассвета.
В оконной глине, смоченной дождем,
Прижав к себе родные автоматы,
Забывшись до утра тяжелым сном,
Спят молодые русские солдаты.
Забыв про смерть, про жаркий бой дневной,
Забыв про дождь, про холод и усталость,
Солдаты спят. Им снится дом родной.
Им снится мать — ее любовь и жалость.
Ее лицо, с морщинками у глаз
И добрые, натруженные руки,
Ее надежда, что хранила нас,
Ее уменье ждать и жить в разлуке.
И нет ее дороже и родней,
И хочется руками дотянуться,
И каждый хочет возвратиться к ней,
И каждый знает, что не все вернутся...
Ведь завтра — вновь с утра кровавый бой
И вновь — лежать за бруствером непрочным
И слышать посвист пуль над головой —
Поди узнай, какая будет точной?
...Накрывшись плащ-палатками, друзья
В окопах поплотней друг к другу жмутся.
Пусть все они вернутся к матерям,
Живыми и здоровыми вернутся.

Март 1986 г.

* * *
Кто сказал, что мужчинам не страшно,
Что они забывают про страх?
Что они даже бой рукопашный
С упоеньем воспели в стихах?

Что они не страшатся и смерти
В тот последний решительный час?
Бросьте вы эти слухи — не верьте:
Все мы знаем: живем только раз.

Кто сказал, что не грустно мужчинам?
Я о многом судить не берусь,
Но когда расстаешься с любимой,
Понимаешь, что в жизни есть грусть.

Эта грусть не проходит с годами,
Превращаясь в тяжелую боль:
Лишь теряя любовь, временами
Узнаешь, что такое любовь.

Кто сказал, что не плачут мужчины?
Ведь в один из неласковых дней
Нам судьба прибавляет морщины —
В день, когда мы хороним друзей.
И суровей становятся лица,
И порой невозможно сказать —
То ли капли дождя на ресницах,
То ли слезы блестят на глазах...

1982—1986 гг.

* * *
Молчит Земля в объятьях тишины,
Туман в сыром распадке заклубился,
И золотистый апельсин луны
По осыпи в ущелье к нам скатился.

Подпрыгнул и, зависнув над землей,
Долину тусклым светом освещает.
Лишь автомат, лежащий под рукой,
Мне снова о войне напоминает.

Дрожит пугливый огонек костра,
И ночь полна таинственных видений,
Вокруг машины бродят до утра
Безмолвные, пугающие тени.

Нас всех околдовала тишина
И лунный свет в реке тропой янтарной.
И кажется, все это снится нам,
И бой вчерашний — просто сон кошмарный.

Но отдыха война нам не дает,
По склону густо разбросав воронки.
И замер, ощетинясь, пулемет,
Стволом нацелясь в сторону «зеленки».

Март 1988 г.

БАЛЛАДА О НЕИСПОЛЬЗОВАННЫХ ПАРАШЮТАХ.
(монолог вертолетчика)

— Ноль третий, я — первый! Десант на борту.
Взлетаешь за мной, против ветра.
Задача простая — набрать высоту,
Пройти шестьдесят километров

И высадить в горы пехоты десант
(По карте площадка шестая).
Двенадцать машин лопастями свистят
—Ни пуха, ребята! — Взлетаем!

Афганского солнца расплавленный свет
Течет по кабине прозрачной.
— Ноль третий, я — первый! Пехоте привет!
Готовы? — Желаю удачи!

...Уже на подходе. Мелькают поля,
Залитые ласковым светом,
Но вдруг — ощетинилась снизу земля
И плюнула в небо ракетой.

— Ноль третий — горишь! — В моем голосе дрожь –
Тяни, продержись хоть немного!
Нет, поздно: машину уже не спасешь.
Так прыгай же, прыгай, Серега!

Афганского солнца расплавленный свет
Растекся в полуденном мире.
— Ноль третий, я — первый!
— Ни слова в ответ.
И давит молчанье в эфире.

А там — за горящей спиною твоей —
К стекляшкам приборов пригнутой,
Одиннадцать наших, советских парней,
И нету у них парашютов...

Они обреченные. Их не спасут.
Уже полыхает кабина.
И жжет твою спину огнем парашют,
Но ты не покинешь машины.

Афганское солнце пылает огнем,
И голос в эфире тревожен:
— Ноль третий, я — первый!
Ноль третий — прием!!
Ну что же молчишь ты, Сережа?!

Надежду на чудо уже потеряв,
Мой голос повис над горами.
Четырнадцать жизней рывком оборвав,
Сверкнуло багровое пламя...

И с трупами снова на базу лететь
Придется, все планы запутав.
У них за спиной будут медленно тлеть
Ненужные им парашюты...

Афганское солнце со снежных вершин,
Свистя лопастями, уносим.
Ушло на заданье двенадцать машин,
Назад возвращается — восемь...

Май 1988 г.

СТИХИ О НЕБРИТОМ ЛЕЙТЕНАНТЕ.

С видом злой покорности судьбе,
Не поддерживая разговора,
Молча глядя под ноги себе,
Лейтенант стоял перед майором.

Две недели взвод его в горах
Выполнял тяжелую задачу —
В окруженьи, позабыв про страх
И надеясь только на удачу.

Те, кому серьезно повезло,
Возвратились после этой миссии.
Ну, а в гарнизоне, как назло,
В тот момент работала комиссия.

И майор, любуясь сам собой,
Тыловик, с эмблемами десанта,
В новой горной форме боевой
Вот уж час кричал на лейтенанта:

— Посмотрите — что у вас за вид?!
Объясните просто и толково.
Черт вас побери —да вы— небрит!..
Как вы опустились до такого?!

Вы должны показывать пример —
Как стрелять, водить, бросать гранаты.
Как же вы — советский офицер —
Смотрите в глаза своим солдатам?!

Вы за все получите сполна:
Сутками сидите здесь без дела!
И за что дают вам ордена —
Вы все распустились до предела!

Лейтенант стоял, смиряя нрав,
Молча глядя под ноги печально,
Плохо, когда твой начальник прав
Только потому, что он — начальник...

Утром, по дороге, между гор,
В той же форме — выглаженной, новой,
Уезжал с проверкою майор
В дальний гарнизон мотострелковый.

...Но вдруг ожил горный поворот:
Взвыли реактивные снаряды,
С черного карниза пулемет
Сыпанул в броню свинцовым градом.

И майор, забыв про блеск и чин,
Про «хабэ» и глаженные брюки,
Через люк проворно проскочив,
Распластался на полу, под люком.

Ощущая на зубах песок,
Замер, проклиная все на свете,
И напрасно ждал команд стрелок —
Он про них забыл в минуты эти.

И когда, склонившись над рулем,
Вдруг водитель замер без движенья,
Сзади, прикрывая их огнем,
Рявкнул «Бэтээр» сопровожденья.

Закрывая их своей броней,
Накатился, сбоку нависая,
На себя приняв огонь чужой,
До конца задачу выполняя.

Все произошло, как в страшном сне:
Гавкнул выстрел из гранатомета
Вспышка полыхнула на броне,
Сбросив беззащитную пехоту...

...Бой продлился несколько минут —
Помощь подошла. Смели засаду.
И, поняв, что не стреляют тут,
Вновь майор командовал, как надо.

Вновь обрел свой командирский пыл,
Снова стал крикливым и сердитым.
Он не знал, что их собой закрыл
Лейтенант, что был вчера небритым...

Обгоревший труп его лежал
На броне родного «бэтээра».
Но майор взглянул — и не узнал:
Мало ли похожих офицеров?!

...Лейтенант лежал, а между гор
Вились потревоженные птицы.
Только — ты прости его, майор:
Он ведь так и не успел побриться...

Июнь 1988 г.

* * *
На «взлетке» тихо вздрогнет самолет,
Взревут моторы, набирая силу.
Рывком Земля куда-то вниз уйдет,
Лишь в памяти оставив все, что было.

Не будет больше рейдов и боев,
Свистящих пуль и воющих снарядов,
Не будет дыма горных кишлаков
И многих из друзей не будет рядом.

Нам повезло — мы будем дальше жить:
Смеяться, любоваться облаками
И о былом, встречаясь, говорить
С такими же счастливыми друзьями.

И будем, с ними вместе, вспоминать
В домашней обстановке, между делом,
Как неприятно все же
ощущать
Себя
мишенью
в прорези прицела...

Май 1986 г.

Благодарю Евгению, приславшую нам эти стихи.


Переход на следующую страницу стихов Леонида Молчанова



Rambler's Top100