Сайт "Автомат и гитара"

[LEG]

Ну вот пришло время . В сборнике, над которым работал больше года, будет СД-диск с песнями под названием "Запомнить, что бы забыть"
Тексты уже были представлены на Автомате:

http://avtomat2000.com/dulepov.html

У кого то эти песни есть, но думаю что многие из сюда входящих, их не слышали в исполнении Вадима, в записи тех лет. А для более полного знакомства думаю надо представить его стихи из книги.
И так об Авторе:
Вадим Дулепов служил в звании лейтенанта – старшего лейтенанта в 108 мотострелковой дивизии (войсковая часть полевая почта 51854), должность – корреспондент-организатор дивизионной газеты. Зона ответственности дивизии: дороги Джелалабад-Кабул, Кабул-Саланг-Доши и прилегающие к ним районы, Панджшер. Полки дивизии стояли в Кабуле, Джабаль-ус-Сирадже, Рухе. В составе рейдовых подразделений участвовал в боевых операциях на Файзабаде, Южном Панджшере, Чёрных горах, Алихейле, Логаре, Парване и т.д.

стихотворения из книги «запомнить, чтобы забыть»
Все примечания от Автора
[афганская тетрадь]

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Июнь ли? май?… погоны золотые.
закройщик-мастер в первый раз на вы.
навытяжку стоят они, застыли
под сантиметром, празднично новы,

под взглядом близоруким нежно рдея,
расправив спину, подобрав живот…
спокойна мудрость ветхого еврея.
он, мастер, помнит вечность наперёд.

он знает, как начнётся и свершится:
пустую гарнизонную тоску,
помещикову дочку пани кшисю,
фронт. может быть – сосновую доску.

девицы и правители ликуют…
вам первую? вторую мировую?
столетнюю? иль – только тридцати?
а сил достанет – до конца дойти?

смолист и кисл горячий запах цинка.
зеленовата выбритость щеки.
портняжка должен быть немножко циник,
а паны офицьэры – дураки…

великолепен китель офицера,
наряд рубаки, хвата, гордеца.
и пенится восторг наивной веры,
не видящей под золотом свинца.
Львов, 1985.

АРИАНА

Прощайте, неяркая тесная воля,
неспешные воды, неслышные росы,
и ты – васильковое мягкое поле,
и вы – мои русые русские сосны.

срок вышел. отныне до веку вы – небыль.
ощерился полдень навстречу раскосо.
здесь солнце – одетая в марево неба
чернявая девка кружит свои косы.

все сказано, впрочем, про страсть искушенья,
про жажду пределов – давно и подробно.
цепи заповедной разомкнуты звенья.
мы входим в восток, светлоглазые обре.

без шанса спастись, без сомнения тени.
наивные варвары поздневековья –
последние в долгом ряду поколений,
кто знает, что честь добывается кровью.

кто верит: бессмертие – слава земная,
но слышать не хочет в невежестве гордом,
как, жёсткой травою в степях прорастая,
вещают судьбу легионы и орды.

они, верно, тоже возжаждали рая,
эдиповым сном вдохновенно зверея…
в зените – чернявая девка сгорает.
и я ухожу, ни о чем не жалея.

ШАРА-БАРА. Ташкент

Жара бараниной и тишиной разит.
– шара-бара!* – призывно и протяжно
кричит старьёвщик, совершающий транзит
вокруг холщовых стен пятиэтажных,

внутри которых в полосах лучей
пыль медлит, тая светом отражённым,
и мамелюки терпят у плечей
сон жён чужих, любовью утомлённых,

сожжённых страстью дерзкой, как в кино,
в котором правда – скука пробужденья,
в котором –
в пробуждении –
окно
посредством ставень и ребристой тени

на нечет и на чёт паркет кроит,
на – день ещё, и – скоро будет вечер...
– проходит всё! шара-бара! – кричит
старик старьёвщик, накликая нечет.

* Шара-бара. – Я так точно и не узнал, что означает это похожее на воронье карканье причитание. Кто-то говорил мне, что типа – «то-сё». И в первой, и во второй части слова ударение следует ставить на втором слоге.

ЛЕЙТЕНАНТ САНЯ

А у нас опять задул афганец,
снова горы скрыла пелена.
выпиваем с лейтенантом саней.
саню год как бросила жена.

говорим про должности и званья.
и про эту странную войну.
назовёт сынишку женькой саня.
я, наверно, юркой назову.

пьём за всех ещё живых знакомых.
и за мёртвых, встав на третий тост.
только под четвёртую о доме:
как тогда жилось и чем жилось.

сане выйдет в августе замена.
мне пока нельзя гадать вперёд.
завтра вертолёт, на взлёте кренясь,
нас к вершинам синим унесёт.

там по-журавлиному заплачет,
не дано до срока знать по ком,
и оставит роту на задаче,
на прощанье окрестив песком.

после – сверху, вспарывая скальник,
будет бить тяжёлый пулемёт,
и солдат-ровесник, нервно скалясь,
весело к чужим камням прильнёт…

день грядущий ясен неизбежно.
свился в тишине табачный дым.
и роднит особенная нежность
не привыкших к нежности мужчин.

4300. ГОРНАЯ ПЕХОТА

Выходим на задачу. на плато
под нами – вертолёты, как на пристань,
пехоту выгружают на три-сто.
пехоте надо – на четыре-триста.

металл и люди. в пыли на лице
пот ищет русло. склон – сплошная осыпь.
а солнце, как в оптический прицел,
нашло висок – завалит и не спросит.

о птичках, кстати… духам – пулемёт,
они бы нас, как гвозди, вбили в камни.
но духи спят. старлей, пока везёт,
торопит роту матом и пинками.

он чумовой, чёрт, этот наш старлей.
попробуй вякнуть против – он так зыркнет!
пусть на равнине истины сложней,
он знает: здесь кто выше – тот козырней.

кто выше, тот и выжил – весь резон
идти на высоту четыре-триста.
не выдаст бог – увидим горизонт.
свинья не съест – других поищем истин.

идём к вершине. выше – облака.
горячий воздух раздирает ноздри.
но надо влезть, удача прёт пока.
назад нельзя. и некуда, и поздно.

* * *

на горе переводим дух.
никто не говорит вслух.
каждый думает для себя:
во куда занесло, мля.

вертолёты и птицы –
под нами.
вровень – горы,
и – облака.

мы – как дети,
что влезли
с ногами.
в кресло деда,
ушёл
дед
пока.

* * *

пули – дуры, как синицы.
гонит кровь весёлый страх.
жизнь моя – златые спицы
в неизвестно чьих руках.

есть минуты вдохновенья –
встать,
бежать,
к земле припасть.
смерть дразнить живым движеньем –
больше, чем азарт и страсть.

нитка тянется за ниткой,
за петлёй идет петля...
ты сегодня неубитый –
стало быть, оставлен для

иного, что важнее,
что ещё не решено.
желтогрудые синицы
крошат камень на пшено.

степь да степь кругом

романтика: закат, костёр.
из риса, краденного с кухни,
плов приготовлен, а котёл –
трофейный как бы – взят у духов.

ещё – пайковый скверный чай,
к нему бы сахару поболе…
в степи вокруг сверчки кричат –
не то поют, не то от боли.
. . . . . . . .

сегодня здесь, в степи глухой,
мы шли на блок, да на засаду
нарвались. не вступая в бой,
мы стали отходить. а сзаду –

свои же – ну лупить по нам!
тут мы пылищи и нажрались!
старлей – на связь. ему:
– братан,
уж извини, не разобрались…

и тем бы дело обошлось,
вот только, блядь,
родным осколком
чижов был ранен –
в ногу, в кость!
– ребята!
не бросайте только, –

кричал он и пытался встать –
да где там, с перебитой костью!
и плакал в растакую мать:
– добейте! главное, не бросьте! –

слюна кипело на губах...
и каждый знал, чего он просит.
у каждого есть этот страх –
что родина однажды бросит.
. . . . . . . .

чаёк, беседы чинный лад.
горит огонь, укрытый в камни.
и всё прекрасно, если б знать,
что приключится завтра с нами.

не видно лиц из темноты.
в ночи – начало откровений.
нам всем – чуть больше двадцати,
а мы – всё больше о замене.

НАХАЛЕНОК

пехота возвращается с пагмана.
вчера прошло, а завтра будет завтра.
сегодня будут только письма, баня,
кому-то – водка, а кому-то – травка.
пехота развалилась на броне,
взирает вниз и размышляет не
о судьбе и странностях её,
а большей частью, как сменить бельё,
прокисшее за месяц боевых…

судьба – для мёртвых,
майки – для живых.

– колонна, стой! – изрядно растянулось
облупленное, выцветшее войско.
пехота на окраине кабула
отставших ждёт, уже из беспокойства
не делая особого труда –
оттуда ведь идём, а не туда.
в эфир летит незлой дежурный мат…
пока суть-дело, стая нахалят,
к машинам подступив, кричит в упор

фальцетами:
– бакшиш дай, командор!

десяток рук в царапинах и цыпках,
лукаво растопыренные пальцы...
пехота, для острастки строго цыкнув,
бросает вниз остатки скудной пайки:
галеты, спички, пачки сигарет –
не жалко! и забавно посмотреть
мальков чумазых ненасытный жор:
– сюда! сюда бакшиш, эй, командор!…
бесплатный цирк отчаянных зверьков,

коротких драк – до слёз.
зато не в кровь.

соль высыхает на щеках чумазых.
не ухватил, бача? беда сорочья!..
глядит в ответ пацан сорочьим глазом,
сочувствие почуяв среди прочих
смеющихся, но безразличных морд.
и он, который, в общем-то, не горд,
находит и отныне не простит
солдатский мимолётный скорый стыд,
простив подачку пачкой сигарет...

прощают всё.
и только жалость – нет.

ДВЕ СТОЛИЦЫ. вид из крепости бала-гисар

прожектор шарит по горам
лучом фасона клёш.
полночный зной. кабул – коран,
ни зги не разберёшь.

хоть снизу вверх,
хоть сверху вниз – горячечная тьма.
кабул – температурный лист
арабского письма.

и лишь по редким огонькам,
разбросанным в ночи,
отгадываешь по слогам,
о чём господь молчит.

вот – на пригорке – часовой
окурок прячет в горсть,
рискует буйной головой,
демаскирует пост.

а вот – рубиновый фонарь –
за обмелевшим рвом –
подмигивает сквозь кумар,
зовёт в публичный дом.

и чем мне этот свет знаком?
какой в нём близкий смысл?
уж не такой ли над кремлём
взметнулся властно ввысь?

никак не подыскать ответ
на смех ночных огней.
давай гитару, будем петь –
чем тише, тем честней.

про этот тесный, вязкий зной,
что за полночь горчит,
пока полярною звездой
господь во тьме молчит.

ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ*

Светит луна глазом волчьим
на мусульманский восток.
пьём пакистанскую молча.
молча подводим итог.

ветра вой в степи унылой
и протухшая вода.
эх, афган, я тебя до могилы
не забуду никогда.

выпили-разговорились.
про слабый пол и войну.
с пьяною мордой бес вылез –
бабу сюда б! хоть одну!

налит весь сердечной силой,
а девать её куда?
эх, афган, я тебя до могилы
не забуду никогда.

горы, зовущие синью.
жёлто глядит гепатит.
чеков мы здесь накосили –
долго придётся платить.

свист эр-эсов тянет жилы.
с недолётом бьют пока.
эх, афган, я тебя до могилы
не забуду никогда.

мы за Наджиба горою.
только вот, кажется, там,
где-то в москве, по героям
слишком завысили план.

буду рад, что не убили.
мой барыш – мои года.
эх, афган, я тебя до могилы
не забуду никогда.
. . . . . . .

что-то сегодня икалось.
видимо, есть кому ждать.
а до замены осталось
месяцев шесть или пять.

ну а если всё же к милой
не вернуся… что ж… тогда…
эх, афган, я тебя и в могиле
не забуду никогда!

* Исполняется на мотив песни «Тучи над городом встали» из кинофильма «Человек с ружьём». Две последние строки припева следует исполнять дважды, во второй раз – хором.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ для ЛЕЙТЕНАНТА

и послали дальше кушки.
и в цепи – всего полвзвода.
здесь неслышавшим кукушки
снится русская природа.

снятся поле и опушка,
горький травный запах ветра.
здесь молчание кукушки –
только сон, а не примета.

городские-молодые…
лейтенант, солдату ровня,
искупай грехи чужие,
как велели, малой кровью.

роту на! твори карьеру.
устанавливай отцовство.
в батальоне офицеров
некомплект. есть путь для роста.

бывший ротный, паша,
ранен, в забытьи кровавит губы.
комиссуют, видно, парня.
если жив, конечно, будет.

лейтенант! бери удачу,
раз такое вышло лихо.
по тебе никто не плачет,
только – мать тоскует тихо.

не спешится что-то сыну.
он уже учён, чтоб рваться.
чин-то будет. как без чина!
выйдет ли вот разобраться:

сколько будет трижды двадцать?
сколькой крови правда стоит?
как же так случилось, братцы,
что душа культёю ноет?

…мясо вывернутой раны –
словно мартовская пашня.
…молча подняли стаканы:
он же лучшим был, наш пашка!

кровь черна, а честь – червлёна.
можно всё! бесчестья кроме.
эх, война, твои законы
тяжелее беззаконья.

мы когда-нибудь вернёмся.
хватит воли, хватит силы.
хватит духу – разберёмся,
что за родина нам снилась.

ранняя, скупая проседь –
исполнение приметы.
эх, война, твои вопросы
тяжелее, чем ответы.
. . . . . . . .

снятся сны в далёкой дали,
сны немые, про Россию.
не про ту – какую знали.
а про ту – какой простили.

* * *

попроси всевышнего,
чтобы не дал лишнего.

только капельку печали
лёгким лунным ветерком.
попроси сейчас, в начале,
а не после, не потом.

БЕЗ ТЕБЯ

аэропорт. мой вылет ровно в двадцать.
поспешно эхо гулких галерей.
торопимся, я – в путь, а ты – остаться,
на этот злополучный южный рейс.

аэротётка ахнет:
– офицерик! –
по-генеральски челюсть подобрав,
персону с документом бегло сверит
и бросит в спину тренерским:
– прибавь!

азарт приказа – сердцу станет зябко.
но я успею. не пришел черёд
опаздывать.
– закончилась посадка, –
гнусавый глас за мною дверь замкнёт.

и только после, в небо возносимый
над суетой ржаных бетонных крыш,
я наконец смогу побыть несильным,
взглянуть назад – туда, где ты стоишь,

где поцелуй неловкий на прощанье –
ещё не знак свершённости времён,
где ты, смирясь, с надеждой ждёшь пощады:
вдруг сообщат, что вылет отменён.

где нет пощады, на табло – разлука.
где бьёт в стекло наотмашь мокрый снег.
где ты, в благословенье вскинув руку,
меня, прощая, молча крестишь вслед.

* * *

когда садился семьдесят шестой,
ракеты в небо сыпал будто звёзды,
я загадал: увидимся с тобой
пусть осенью, пусть даже очень поздней.

загадывал вперёд, когда месил
густую пыль наш бэтээр горбатый,
как побежит навстречу мне мой сын
и, узнавая, скажет: здравствуй, папа!

загадывал вперёд, когда шагал
по склону каменистою тропою, –
обнимешь и прошепчешь: ты устал...
и я устала порознь быть с тобою...

когда, таясь, калёный моджахед
к плечу приклад неторопливо ладил,
загадывал: семь бед – один ответ,
на все семь бед – ты, мой далёкий ангел.

я загадал: судьба меня хранит,
пока дарит мужским нехитрым счастьем –
пока есть путь, которым уходить,
и женщина, к которой возвращаться.

* * *

жизнь – чтобы жить.
война – чтоб воевать.
хлеб – чтобы есть.
патроны – чтоб стрелять.

сон – чтобы спать.
письмо – чтоб приходить.
вода – чтоб пить.
товарищ – чтоб дружить.

смерть – чтоб погибнуть.
слово – чтоб держать.
и матери –
чтобы солдат рожать.

на самом деле
так устроен мир.
а остальное –
знает командир.

РУССКИЙ БОГ НИКОЛА

шли по трапу навстречу судьбе
и заменщикам,
из китового чрева борта –
на прозрачную, ясную стынь
лейтенанты-мальчишки, майоры-папаши
и женщины,
а у каждой из женщин в союзе – долги
да при бабушке сын.
паспортами рябили в глазах
коменданта, позёвывал
комендант и командною жестью
едва дребезжал,
и песчаной позёмкой,
как сутки назад ещё –
снежной позёмкою,
отходили налево,
кто раньше сюда не летал.

я – направо, в фуражке
с дурацким багряным околышем,
стыдно вспыхнувшим вдруг
на бесцветном, тягучем ветру.
и лежали у сердца жетон офицерский
с николою,
что, угодник, женою положен
был ночью, украдкой – на вдруг.
не заметил, смолчал, на прощанье такое
не выскажешь:
скольких лучших спаситель не спас,
тут какой-то святой
охранить меня должен в стране этой
проклятой, выжженной –
стариковской, картонной, почти
невесомой рукой.

слышь-ко, дедушка, стар ты, поди,
для заступника,
будь ты даже моложе,
и то – больно каторжен труд.
вон нас сколько на этой земле собралось,
божьих путников.
может, тех, кто слабее, вперёд защитишь, может, я – как-нибудь…
я-то знаю, что ждан и любим, и любимою
выпрошен
у судьбы ли, у бога ли – страстной,
отважной мольбой.
охрани, николай, прежде тех, кто
в войну эту выброшен
одиночеством,
случая прихотью барской,
нуждой.

охрани прежде тех, кого ждёт эта мука –
заветное выстрадать,
тех, кого не отчаянно ждут,
или вовсе не ждут –
от подрыва слепого,
болезни смертельной,
от выстрела
охрани их, никола…
а я – как-нибудь…
задохнулась душа
долгим перечнем вычетов.
русский дом,
русский дым снеговой,
узкий краешек русского дня
я несу – с образком рядом –
тайно крещённым язычником,
свою веру нехитрую
строго и честно храня.



КАМАЗ СОЖГЛИ

лежу за колесом,
а рядом рвутся мины.
над виноградником
клубится чёрный дым.
рассказывают, был
здесь раньше дом амина.
амина нет, теперь
хозяйствует керим.

колонну жгут, а я
зализываю рану.
что растерял бинты,
ругаю белый свет.
у русских вечно так:
покуда гром не грянет,
не крестится мужик,
почтенья к богу нет.

ну где застряла ты,
хвалёная подмога?!
я ранен, я медаль,
наверно, получу.
но только вот ещё
пожить хочу немного.
ну где ж, подмога, ты?
я в госпиталь хочу.

там, слышал, хорошо,
и, слышал, лучше кормят.
медсёстры в теле там
и набирают вес.
им офицерский харч
влияет на гормоны.
но я не лыком шит,
афошки тоже есть.

а здесь кругом – душьё
пьёт чай и жжёт колонны.
им лучше, чтоб мы здесь –
ни взад и ни вперёд.
им платит цру.
мы – за магнитофоны.
гори, саньё, одно –
ваишник отберёт.

ругаюсь на чём свет.
ругаться – лучше страха.
все виноваты, только
я не виноват.
и мокнет на плече
нательная рубаха.
ползи скорей ко мне,
мой медицинский брат!
. . . . . . . .

ну вот, кажись, и всё.
мы снова победили.
бежит к горам душман,
прихлёбывая чай.
теперь я буду жить,
мне промедол всадили...
героя своего,
ссср, встречай!

ОДНОРАЗОВЫЙ

под дембель чёрт мне накачал печаль
и перепутал результат с причиной.
мне наш полковник нежно прорычал:
– ты одноразовый теперь, скотина!

двенадцать дней мурыжили меня
в конкретной и чумной сапёрной роте,
а поутру тринадцатого дня
отправили с колонной на работу.

…дорога из Рухи на Анаву.
машины сзади ноют толстым басом.
я впереди, обочиной иду,
сапёр дрочёный, противофугасный.

в Панджшере валом этого добра:
американки, наши, итальянки.
любой душок снарядов подсобрал
и ну давай тол разливать по банкам…

как шприц, зажат в руке короткий щуп.
афган – дурдом. нашли, блин, санитара.
я честно мины подлые ищу,
что краснозубые в дорогу хитро тарят.

да где там! в жизни не найти фугас.
а как найдёшь, считай, что – похоронку.
вот сзади взрыв! под жопу мне как даст!
и я лечу по небу – вверх воронкой…

упал. лежу. и вижу, как с небес
слетает то, что бэтээром было.
вот – колесо, вот – руль, конечно, без
раздавленного в корпусе водилы.

лежу на целой – вроде бы – спине.
башка гудит. я медленно кайфую.
руками двинул, вроде бы – при мне.
ногами двинул, тоже вроде чую.

я жив! я многоразовый! а вы,
полковник, вы…
да, сам ты, блин, – скотина!
назло тебе дойду до Анавы –
останься от меня хоть половина!


ДОЛЖОК

мой товарищ погиб не в бою.
не от пули, а сдуру, на мине.
беспокойную душу свою
разбросал в безымянной пустыне.

я кричал вслед ему: «стой! назад!»
он молчал, только, съёжившись больше,
накладной ладил к мине заряд.
вместо скорой замены на польшу.

и какого полез он рожна?
за спиною – чужая столица.
– у меня к ним должок, старина, –
лишь однажды он чуть приоткрылся.

и рвануло… наверно, сюрприз.
мина вмиг все долги отпустила.
чёрным дымом нежитую жизнь
словно зеркало крепом – закрыла...

у меня к ним должок, старина!
нынче мне откровенничать в главном!
спи спокойно, родная страна.
сыновья твои платят исправно.



ШАХИД

Короче, я его убил.
дремало в райской неге лето.
а он бежал что было сил
меж тополей, в полсотне метров.

ударился в плечо приклад.
упало в судороге тело.
его душа легко взлетела,
душе положено взлетать.

прощай, отчаянный шахид,
отныне ты – навек мой крестник.
я скоро буду… предстоит
тебе отличный шанс для мести.

ты затаишься у тропы,
протоптанной к вратам эдема,
припав к прикладу акаэма,
мгновенья будешь торопить.

расплатой радостно дыша,
нажмёшь на спуск.
и я узнаю,
что помнит вечная душа,
не добежавшая до рая.


ПАРВАН ЗИМОЙ

Светило белой виноградиной
мутнеет сквозь небесный дым.
пронзительным надрывом радио
зовёт к намазу муэдзин.

крик заблудился меж дувалами
и, с одиночеством смирясь,
ложится на траву линялую,
в густую ледяную грязь.

а воздух остр звенящей свежестью!
в ночь перевалы перекрыв,
зима легла на горы снежная,
их проявив, как негатив.

и остановлено мгновение
без указания причин
арифметическим сложением
простых и ясных величин.

уходит время, исключённое
из круга горных пирамид.
пришла зима. и бело-чёрною
надменной нищенкой стоит.

ЧЁ, ГЕВАРА?

Не наши это горы,
и нашими не станут.
оставьте разговоры
вокруг Афганистана.

ты был почти изменник,
самим собою выслан
по недоразумению –
искать высоких смыслов.

со смыслом и не вышло.
закон войны и стаи:
кто был в отчизне лишним,
и здесь остался с краю.

нет смерти. кроме смерти.
нет жизни. кроме жизни.
да перестаньте, черти,
искать на бойне истин!

ах, русский че! в тузеле
садятся скотовозы.
у шлюхи на постеле
свои уронишь слезы.

а ей не это надо.
ей спать уже охота.
…облизана помада.
ломает рот зевота.


ЧИРИКАРСКАЯ ЗАСТАВА

1.
над зелёнкой небо хмуро.
дождь январский – стынет кровь.
над зелёнкой пули-дуры –
алым клином трассеров.
эх, застава ты, застава!
ты мне родиною стала.
для меня саман дувала –
как апрельский сок берёз.
говорят, когда меняли
лейтенанта от канала,
тот, небритый и усталый,
плакал и не прятал слёз…

2.
самолёты пролетели,
разбомбят кишлак грачи.
значит, снова ждать обстрела
без особенных причин.
эх, застава ты, застава!
время намертво здесь встало.
гарнизонная забава –
в блиндажах сидеть и ждать.
в нас стреляли – мы стреляли.
взяли бы да приказали,
мы бы сразу показали,
как умеем воевать.

3.
волчьей глоткой ночь отвыла,
день пришёл – так поживём!
я с утра такой счастливый,
что во сне увидел дом.
в руку сон – знать, будем живы,
помирать ведь глупо было б.
знать, напрасно тянет жилы,
зря ночной тоскует волк…
над зелёнкой сеет дождик.
кто-то должен подытожить –
коль не мы, тогда
ну кто же?! –
бесконечный этот долг.


ВЕЧЕНЯЯ ПЕСНЯ

Ветер тянет задумчиво с гор.
огонёчки в степи там и тут.
эй, солдат, передёрни затвор.
нас на родине девушки ждут.

в мятой фляжке речная вода
оцарапает горло песком.
на войне будет всё как всегда.
а потом будет всё как потом.

а над полночью всадник летит
с острой пикой, солдатский егор.
эй, служивый, пока не убит,
не ленись, передёрни затвор.

потому что ты нужен живой.
потому что подъём будет крут.
потому что егорий – святой.
потому что на родине ждут.

* * *

в блеске слов – блеск гильотины.
вниз срывается железо,
голова летит в корзину.
восхитительная трезвость.

ты ответишь? я отвечу!
пусть вопрос стоит непрямо,
в простодушном просторечии –
первородный кайф адама.

ужас обжигает спину,
скользки эшафота доски.
плаха подана, казнимый!
хрен с ней, правильной причёской.

ждать пощады – труд напрасный.
немота не входит в смету.
нет спасения от казни –
знать проклятые ответы.


КЛИНОК

1.
мы проиграли наши войны безнадёжно.
по бездорожью взорванных дорог
мы возвращаемся в отечество.
так в ножны
идёт уставший от крови клинок.

так – безразлично – пёс на окрик: место! –
идёт, страшась однажды не успеть.
и только честный барабан в оркестре
рвёт невпопад и в клочья медь побед.

2.
пыль тенью тлена пролегла в морщинах,
стволы, ослепнув,
молча зрят в зенит.
идём домой, уставшие мужчины
без опыта старенья и обид –

с растерянной отвагой то ли жертвы,
то ли преступника, зря ждавшего ночей,
который об отмене казни смертной
подслушал невзначай у палачей.

3.
идём домой. господь не принял платы.
зря тает в небе сладкий сизый смрад
солярных выхлопов.
что ж, каин встретит брата…
что ж, встретит каина его достойный брат.

закон любви исправить невозможно,
когда тепло трофейного ножа
ознобом под рубахой лижет кожу,
свой час заветный смирно сторожа.

4.
обманчив тусклый блеск
смиренных лезвий,
не знающих ни срама, ни вины.
мы входим в родину червём дурной болезни –
коротким острым именем войны.

эй, барабан! секи шальное время!
идём в отчизну, смертный грех верша.
герои и убийцы – сучье племя,
святая крестоносная душа.

* * *

над высохшей до дна пустыней,
кипящей безъязыким зноем,
летит гроза аспидно-синим
в бескрайнее и голубое.

неслышно пенясь, словно зависть,
она – тупым тевтонским клином –
идёт намётом, даль срезая,
чтоб ринуться на землю ливнем.

и так же молча, строго, страшно
летит земля грозе навстречу,
чтобы схватиться в рукопашном,
презрев старение и вечность,

не ради куража и чести,
не ради пафоса и смысла –
а потому, что в этом месте
и в это время биться вышло.

СУХОЙ ЗАКОН

Серёга к. вернулся из Афгана ещё осенью восьмидесятого. там он служил срочную десантником. там его наградили – двумя орденами красной звезды и медалью «за отвагу».
позже, когда сам попал за реку, я понял, чего стоили его награды: чем меньше чин – тем сложнее быть замеченным.
по моим прикидкам выходило: при определённом раскладе Серёга мог стать героем советского союза. но в восьмидесятом героем ссср гвардии рядовой Серёга к. мог стать только посмертно. а он вернулся живым.
о войне Серёга не рассказывал. тогда никто из этих, первых, пацанов ничего не рассказывал про Афган. говорили, что их заставляли давать подписку о неразглашении.
какое-то время Серёга поработал то ли грузчиком, то ли подсобником в топливно-транспортном цехе завода, где работал до армии. стать общественником, пойти по комсомольской линии у него ума не хватило, ни житейского, ни природного – хитрить и крысить не умел и в школе учился кое-как.
Серёге стало скучно. он забухал. сел по бакланке – за пьяное хулиганство.
вышел. опять забухал…
в восемьдесят пятом хмельном-похмельном году я видел его в толпе у винного магазина, он сшибал копейки – на тяжёлый и дешёвый сорок второй портвейн.
когда я вернулся в очередной раз, уже хорошо зная цену Серёге-солдату, и пошёл его искать – к винному магазину, оказалось, что Серёги больше нет.
«не ищи его, – сказал мне один знающий человек, – пропал пацан. говорят, свои же и зашибли».
из короткого рассказа выходило, что Серёга назанимал денег, а отдать не смог. за это однажды зимой, ночью, в мороз его вывезли в чистое поле и натурально запинали ногами.
кто были эти свои, знающий человек не уточнил. зато добавил подробность: перед экзекуцией Серёгины убийцы переобули обычные зимние сапоги на кованные железом сталеварские ботинки.
Серёгино тело не нашли.
да и не искали.
так герои уходят в легенду.
. . . . . . . .

…время – полвторого, денег – на полбанки.
на груди Серёги – орденская планка.
две звезды с отвагой да бляшка-юбиляшка.
– пропусти героя! не шуми, папаша! хватит тебе пойла! не греми посудой! видишь – не убили, так пьяным хоть побуду!
…куража хмельного мутная икота.
– как ложилась – цепью! – по ущелью рота.
выкосили братьев пулемёты – накрест!
– а я вышел, выжил – выкуси-ка, на-кась! на-кась
– я вернулся! сквозь огонь и воду.
голова кружилась будущей свободой!
а пришёл, и снова – жить зa христа ради.
тут другие счёты. раскрывай тетради!
раскрывай тетради, получай уроки
– ханжескую милость пополам с попрёком.
воля, сила, храбрость ничего не значат.
тут столоначальник царствует-бабачит.
– я не посылал вас, – заявляет барин,
– сильным был? стань слабым! ну ты понял, парень…
– не смогу согнуться, – говорит Серёга.
– смо-о-ожешь! вас в России вон теперь как много…
сможешь поклониться, будешь жрать объедки,
будешь выть ночами у вдовы-соседки!
– где ты мой калёный, белый ствол хороший?
щас бы да навскидку, да по вашим рожам.
мы сражались, вы же – Родину просрали…
мы – не победили, вы – не проиграли.
чуешь, сука, разность – минусы и плюсы?
мы ещё посмотрим! я ещё вернусь, и…

он не возвратился. взял ещё полбанки.
на груди серёги – орденская планка.


НИЖНЯЯ ТУРА

здравствуй, город-городок
под шаманскою горою.
уходили – как герои,
а вернулись – кто как смог.
кто – убитый, кто – живой,
кто – калека, рупь с полтиной.
здравствуй, город заводской.
три трубы и пруд с плотиной.

хочешь, на берег пойдём.
там присядем, перекурим.
выпьем под мануфактуру,
помолчим с тобой вдвоём
и припомним, как рослось
нам с тобою рядом-вместе,
как взрослели – вкривь да вкось –
на мотив нехитрой песни.

как дрались – не в кровь, так в кость –
по жиганскому закону.
как расстались – враз и врозь –
кто не в армию, тот в зону.
а из глаз – не слёзы – злость.
жизнь проверила, кто стоек.
здравствуй, силикатный лоск
постаревших новостроек.

в берег плещется закат,
и кружит тревожный ястреб.
только вдруг легко и ясно:
больше нет пути назад!
принимаю, городок,
расставание как милость.
жили-были – кто как мог.
были-стали – как случилось.


Стихотворения из книги «остров грозный»

[чеченская тетрадь]

НОВОГОДНЕЕ

и эти бросим горы,
когда черёд настанет…
пустые разговоры
увенчаны крестами.

хорош болтать, витии!
бессмысленно и поздно.
от всей большой россии
остался остров грозный.

все заново при деле:
штабная шваль пьёт водку,
воительницы-девы
примерили колготки,

банкир считает бабки,
достали шашки деды,
возами едут шапки –
для фронта, для победы.

тупою пеной мщенья
запенились кликуши;
трус бритвой режет вены
и страхом сердце сушит,

лудят заводы цинки,
лежат во льду останки,
на праздничных поминках
рыдают в голос мамки.

а граждане – уснули,
им – на работу рано.
не пробивают пули
стекло телеэкрана.



ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОГО ДЕКАБРЯ

вот я и дома – снова на войне,
среди роскошной азиатской грязи.
дождь пахнет гарью,
и ржавеют язвы –
пробоины на брошеной броне.

опять январь стирает смысл имён.
по адресам кварталов и предместий,
разыскивая сгинувших без вести,
блуждает смерть –
безумный почтальон.

тускнеет бледной полосой рассвет –
лоскут бинта – в крови, гноище, бурый.
и смотрит близкий двадцать дикий век
из-под прикрытых красноватых век
убийцей-смертником,
что обкурился дури…

* * *

Руины не отбрасывают тени,
когда ракета в небе чёрном гаснет.
эпохи оседают, словно стены,
подкошенные шорохом фугаса.

и в вертикальном грохоте обвала
ложатся в холм – бетона, мяса, стали.
и – в одночасье одичав – подвалы
глотают ком бездомья, в тьму уставясь.

подвалов пасти жадно ловят перхоть
колючей влаги реющего снега,
не падающего, как обычно, сверху,
но медленно взлетающего в небо.

* * *

листаю канцелярские страницы,
перебираю перечень имён.
здесь писарь, видя повод отличиться,
штабною скорбной музой осенён,

явил полёт казённого старанья,
равняя командиров и солдат
не по заслугам прежним и призваньям,
а по ранжиру тайных смертных дат.

погибших список… этого майора
я знал на той, другой войне, где он
молчал всё больше – не до разговоров,
пока война… теперь в броне сожжён.

отлично помню этого старлея.
сухой такой, из мускулов и жил.
он на вокзале ранен и дострелен,
и лишь по фиксе позже узнан был.

подобие семейного альбома…
в нём все – друг с другом запросто, на ты.
в нём для друзей и просто так знакомых
всегда готовы чистые листы.

под сенью звёзд иль византийской птицы –
какая разница, где полегла семья!
здесь все – родня мне.
а война всё длится.
а дома вырастают сыновья.

* * *

герои будущей войны!
вполне серьёзно, вы – герои.
какие нынче видно сны?
душа томится вечным боем?
есть упоение в мечтах?
легка спасительная резвость
сказать у бездны в двух шагах:
– иду на смерть! да здравствуй, цезарь!

не суетитесь. выйдет срок,
найдётся повод стать счастливым.
и захрустит в зубах песок,
взметнутся кулаки разрывов.
приспичит выбор: встать – не встать.
а если встать, как – не сутулясь? –
отважно будете решать,
свою обманывая пулю...
по морде разъелозить грязь,
ликуя ужасом животным,
над мёртвым – лучше б я! – винясь,
придёт черёд. была б охота...
всё встанет на свои места.
душа такие явит дали,
что – доведись опять мечтать –
сто раз подумали б вначале.

потом пройдёт и дым побед.
назад оглянетесь, трезвея:
– героям пламенный привет! –
вслед ухмыляется расея.
герои будущей войны,
противники спокойной жизни,
внимательно смотрите сны!
всё повторяется в отчизне.

СУМЕРКИ

дважды два пусть будет семь.
всё рифмуется со всем.

желчь с вином, а камень с хлебом.
слякотный просёлок – с небом.
снегом, следом, чёрт-те с чем…
из мешка течет ячмень
за телегой на дорогу:
– н-но, пошла, – и в мать, и в бога…

дважды два пусть будет семь.
. . . . . . . .

всё рифмуется со всем.

повторенье – мать ученья.
лес еловый, крытый чернью,
дышит старым серебром,
ненатопленным собором,
стариковским разговором,
ненаказанным добром.

дважды два пусть будет семь.
. . . . . . . .

всё рифмуется со всем.

долог перечень измены,
долгим будет путь из плена
тех, кто предан и пленён,
кто не знал других пророчеств:
острой пули жирный прочерк –
траур бархатных знамён…

всё рифмуется со всем.
. . . . . . . .

дважды два пусть будет семь!

царствуй, глупая считалка!
больше никого не жалко.
ложь легка, чисты уста:
лес стоит, телега катит –
стоит лишь уснуть, солдатик,
зёрна досчитав до ста.



Стихотворения из книги «дом на холме»

день рождения могиканина
крутись, запиленный винил…

перебирая наши даты,
начни отсчёт с восьмидесятых.
Высоцкий и Афганистан,
дырявый флаг олимпиады,
винил-джинса, мечты-бравады.
и каждый призван, но не зван.

а в девяностых стало просто
для вышедших лицом и ростом.
не бьют – беги, бери что хошь.
в стране раздетых прокуроров,
собачьих свадеб мародёров
царили Токарев и нож.

теперь настали нулевые.
башка с мошной пусты навылет.
сиди, смешной, крути винил –
морской калибр, 12 дюймов…
кого прихлопнут первым? думай!
и ты там был, мёд-пиво пил.
. . . . . . . .

ознобной ночью, до рассвета
приедет чёрная карета.
они войдут без лиц, толпой –
не снимут обувь у порога,
не зачитают некролога
и навсегда возьмут с собой.

ПАМЯТНИК МАРШАЛУ ЖУКОВУ

снова август дождлив.
снова желтеют деревья
и строенные пленными немцами дома.
раньше красили в жёлтый,
а позже – по-разному плохо.
может, это и есть то время,
когда надо сходить с ума?
зря, что ль, тщательный дождь
намыл столько охры?

говорят, от железных
эпох остается ржа.
или – ржавчина прежде,
и только потом – железо?..
дождь сутул,
он похож на гвардейца,
отправленного на пенсию, в сторожа:
так же скушен, подробен
и бесполезен,

как однажды затверженный
перечень бронзовых маршалов,
их буцефалов, наград,
их побед –
многократно заверенный свиток,
из которого цензор изъял –
каково умирать,
а потом не найти своё имя
в алфавите убитых.

нас не раз и врасплох предавали.
лишь памяти мы
изменять успевали
вперёд, до склероза,
сделав вид, что кошмар ожиданья
грядущей зимы
не лежит на губах
металлическим
вкусом мороза...

забывать – здравомыслие тех,
кто надеется жить.
кто надеялся помнить –
как правило, без вести сгинул.
неизвестное ужаса
в правильной формуле
лжи – скользкий запах –
окопной,
могильной ли – глины...

глинозем.
деловой звон лопат.
дежа вю.
по периметру ямы
слоняется жалкая вохра.
неизвестное памяти,
верно, равно дождю,
испятнавшему стены домов
жёлтой охрой.

* * *


МИХАИЛУ ЕВСТАФЬЕВУ

крошкой серого бетона
небоскрёб упал в ладонь,
расстоянья-перегоны
растянулись, как гармонь,

кнопкой лаковой басовой
западают на диез…
самолёт – на нитке слова –
как нательный лёгкий крест.

алюминиевый крестик,
ты в полёте, ты и прав.
мне ж достался с кровью вместе
двоеперстный буйный нрав –

тайной грамоткой прелестной,
воском, стёкшим по свече, –
искушаться интересом:
что там дальше? и зачем?

подпоясаться-собраться,
бросить всё как есть подряд –
по привычке азиатской
не иметь и не терять –

и начать судьбу сначала,
может быть, иную жизнь…
крестик мой четырёхпалый,
ты не падай, ты держись!

СЕРЕГА БЕЛОГУРОВ

жизнь летит арабом,
забирая вниз.
был бы друг мой рядом,
подсказал бы: чи-из!

вышли бы на глянце
в полный рост и цвет
пара оборванцев
двадцати двух лет –

в тельниках линялых,
в хаки цвета беж
пара генералов
собственных надежд.

эх, простые души!
знать бы наперёд,
что судьба на мушку
нас сама берёт.

выстрелит – не спросит.
спросит – не простит.
нету друга, просто –
в боснии убит…

пустота полёта.
солнечный парад.
вверх идет пехота.
падает араб.

ЖЕСТОКИЙ ШАНСОН

памяти Ахляма Газалиева

один мой друг заделался бандитом,
ходил серьёзный – в коже, при волыне,
в цепях-перстнях, с тугим затылком бритым,
катался в навороченной машине.
друг заплатил за вход в братву сполна –
два ножевых и в печень огнестрел.
он шрамы с гордостью носил, как ордена,
пока в тюрьму на двадцать лет не сел.

другой мой друг стал деловым банкиром,
в пальто английском, тучный по-немецки.
он говорил, что деньги правят миром,
но вечерами квасил не по-детски.
при встречах доставал он баксов пресс,
не чтоб платить, а чтобы – для понтов.
он жлобоватый был, но в целом не подлец,
хотя в израиль отвалил потом.

а третий друг пошёл по жизни с песней.
стремишься к orbi – получаешь urbi:
желают ностальгии в жэках пенсы,
по рэсторанам мурку просят урки.
и друг: раз-раз, – поправив микрофон,
на шее бабочку и шестиструнный лад,
затягивал душещипательный шансон,
кем были мы всего лишь жизнь назад.

он пел и пел с пронзительным надрывом,
не в смысле нот, а – с тщательной тоской,
и ввысь летел он следом за мотивом,
и был мотив дорогой и судьбой.
там, высоко, где синева звенит,
где крыльев – на единственный полёт,
мой певчий друг не сможет отменить
ничью судьбу... но он поёт. поёт.



стихотворения из книги «зимние песни пешеходов»

* * *

чем серьезней мороз,
тем отчетливей свойства вещей.
хрупче сталь,
позолота на окнах сусальней,
резче звук,
беспризорнее слово ничей
и граниты державные
монументальней.
. . . . . . . .

впрочем, что нам вожди,
демиурги-пророки, цари,
извергатели истины,
круглой брусчатки картавой?
пар клубится,
и сжижена зависть внутри
вставших табором
бритоголовых кварталов.
. . . . . . . .

казаки любят кожу,
ять девок, баранину жрать.
казанки сбиты в кровь:
здравствуй, что ли, свобода?
остается смотреть,
как чернеет похожий на ять
старый ясень,
глотая куски кислорода,
. . . . . . . .

посреди новодела –
пластмассовых хаток бобров,
из которых (бобров)
понаделают шапок халдеям,
как созреют (бобры),
и – индевеет перо,
и душа по привычке к войне холодеет.

МОСКОВСКАЯ ГОРКА

жив, табак курю покуда.
чай несладкий – значит, брют.
одомашненные люди
все когда-нибудь умрут.

однокомнатные люди:
лилька-гнусь и ленка-бюст,
магомеды и джамшуды
водку пьют под златоуст.

на курбан-байрам и пасху,
в строгий пост и рамазан
пахнет салом, луком пахнет –
по сусалам, по усам.

по расписанным общагам,
по сегодня, по вчера.
сквознячки гуляют шагом
вежливо, как опера.

лейтенанты-капитаны,
вот вам комната и стол!
наливайте чай в стаканы,
заносите в протокол:

«жизнь…
проходит…
по…
фэнь-шую…
слева…
кладбище…
тюрьма…
справа»…
– на чаёк подую. –
«это…
родина…
зима».

* * *

зимним голосом ребёнка
в поле поезд прокричал.
шпалы, рельсы – фотоплёнка,
чёрно-белая печаль.

персонаж задачки школьной
в электрической ночи,
зверь стальной – ему не больно
и не страшно, а кричит…

он – ведь поезд, только транспорт.
но и у него, гляди,
при падении в пространство
сердце ёкает в груди.
. . . . . . . .

беспризорник, полуночник –
острой спицей в позвоночник,
сединой по волосам.
что ж ты делаешь, пацан?
. . . . . . . .

соответствуя билетам,
спит народ дорожный в такт,
спит и едет белым светом,
по делам и просто так.

кто – привычный, кто – азартный,
кто – растерянный навзрыд.
сон барачный, быт плацкартный,
в тесноте, а не болит.

пахнет тамбур беломором,
влажной прачечной постель.
снятся пассажирам в скором
степь да степь, ямщик, метель.
. . . . . . . .

женщинам. мужчинам.
лисам да овчинам.
курицам варёным.
козырям слоёным.
поцелуйчикам с рублём.
подстаканникам с кремлём.
. . . . . . . .

поезд дальше, глуше, жальче…
там – у тёмного окна
с верхней полки смотрит мальчик,
как не спит его страна.

гармонисты-косогоры
гнут меха без рукавиц.
хороводят семафоры
белой радугой ресниц.

вольным строе м, непарадно,
тяжело шагает лес.
на войну или обратно –
то ль на небо, то ль с небес.
. . . . . . . .

«эх, жисть-жимолость!
пропадай, молодость!
луна-целина,
догорай одна!»
. . . . . . . .

за мгновением – мгновенье.
на стекле, поверх всего
мальчик видит отраженье
будущего своего.

ясным будущее будет:
от сейчас и дальше – ввысь –
мальчик навсегда полюбит
этот мир и эту жизнь.

в эту ночь, в плацкарте спящем
открывает он секрет:
будущее в настоящем –
жизнь жива, а смерти нет.
. . . . . . . .

посреди страны бескрайней
просто быть причастным тайне –
через десять, двадцать, сорок
слушать отклик…
– это скоро?..
– это скорый, –
и – комок
в горле, –
– скоро будет город,
скоро – город,
паренёк.
. . . . . . . .

…невидимкой в сонной дымке
в город за руку введён –
в круглой шапке на резинке,
шубка стянута ремнём,

для прохожего народу
в пояс, значит – с ноготок,
ближе прочих к гололёду
(кроме нищего без ног)…

бейся, малое сердечко
счастьем завтрашнего дня!
там – где ты сейчас – словечко,
мальчик, молви за меня.

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

1.
солнце спускается где-то в столице,
чтоб по закону зеркал
в льдистом, высоком опять отразиться
небушке – там, где урал.
я этот свет безусловно приемлю –
тело его, борошно.
а потому что люблю эту землю,
а просто так, ни за что.

2.
красное по красному малюя,
отражает небо, красный снег
в ночь, когда один, без поцелуя,
счастлив неизвестный человек.

знает он, в рождественскую полночь,
на звезду, все путники – волхвы.
знает он, что если падать навзничь –
лучше налегке, без головы.

и уснуть – сном путника, мужчины
в красной пене ледяной реки,
сном, в котором снова мы – любимы.
не благодаря, а вопреки.



БЕЛОЕ

а давай-ка, географ,
сыграем в игру.
не в гусарский банчок,
не в блатную буру –
три листа, раз-два-три,
в темпе вальса,

а в такую игру,
где в конце я умру,
но воскресну потом...
я всегда возвращался.

слушай правила:
всюду, географ, зима.
навсегда – против правил
каких-либо игр.
снег течёт, как металл.
раскалённая тьма
оставляет на веках
следы белых искр.
. . . . . . . .

также снег схож с часами.
его механизм –
шестерёнки-пружинки,
будильник на шесть –
через пару минут
(стрелка вверх, стрелка вниз)
разорвёт на клочки
циферблатную жесть.

и покатит: глас радио,
влажный от сна,
зашипит и урежет
просроченный гимн,
включит воду,
заплачет ребёнком стена
по соседской привычке
делиться чужим.

сигарета затлеет,
затеплится газ,
чифирок-чай заварится,
исчерна рыж.
. . . . . . . .

говорят, вик. некрасов
курил галуаз…
больше некуда ехать,
повсюду париж.

эмиграция всюду, географ,
снега,
замели города,
подровняли рельеф.
по твоим картам козыри –
белое, а
не сердечки червей
и не крестики треф.

больше некуда ехать,
географ,
давно
неродной стала
белая отчья страна.
потому что…
не важно…
не всё ли равно,
что увидеть дано
в перекрестье окна.
. . . . . . . .

снег-река на лету
превращается в лёд.
по закону любви –
в жёсткий белый графит.
в эти стены письмо
никогда не придёт,
мёртвый ящик почтовый
счетами забит.

телефон безъязыкий
молчит в десять глаз:
в проводах белый шум
и о чём говорить?
я ведь жизнь не берёг,
уходил сотни раз,
ни себя, ни других
не умея щадить.
. . . . . . . .

всё, географ, всерьёз –
нет беды без вины.
слышишь, как холода
бьют в стальной барабан?
ты умеешь читать
белый звук целины?
значит, на и читай!
разбирай по губам.

на, географ, дороги!
мотай, как бинты.
соответственно климату
карты веди.
чтоб на выдохе
из ледяной немоты
докричаться до жизни,
до белой воды.

* * *

я видел: пел глухонемой –
как дерево махал руками,
мотал кудлатой головой,
мычал и топал каблуками.

среди асфальтовых полей,
где острый снег сипел прибоем.
для обеззвученных людей,
один как перст, изгой изгоем.

конечно, пьяный вдрабадан,
конечно, дело у вокзала.
там под землей играл баян,
а на земле – метель играла.

а он ни капли не играл
под репродуктором глумливым.
он был один, кто точно знал:
финал обязан быть счастливым.

и чтобы счастье не спугнуть,
мужские сдерживая слезы,
он песню вел, и песне путь
торили в небе паровозы.

сияй, подземный переход...
мети, стерильная поземка...
пой, взбунтовавшийся урод!
нас ждет родимая сторонка.



Вот так, все и сразу.......начал читать, перечитывать, возвращаться ... а вот оторваться не смог. Сегодня говорил с Вадимом.... ты давайка , как-нить зарули, все равно мимо летаешь. Наверно зарулю

[Алексей Матвеев]

LEG, спасибо!!! Всё ещё не прочитал, но то что прочитано невозможно комментировать!!!
Это где то за гранью!!! Стихи ФАНТАСТИЧЕСКИЕ!!!
Спасибо.

[Александр Щ.]

Настоящие Стихи.
Такие читаешь - забываешь, что это стихи вообще.
Одну жизнь видишь.

Спасибо огромное.

[Автомат и гитара]

Низкий поклон автору - за сказанное, Геннадию - за содеянное...
Как-то вышло, что судьба нас не столкнула с Вадимом. Несколько раз давали мне mail и телефон - а они, почему-то, оказывались не актуальными. А однажды и вовсе вышло так: сидели с Евгением Бунтовым и еще парой ребят в подвальчике-кафешке, в Аше, и в этот момент Жене позвонил Вадим. Я говорю: "А можно ли и мне как-то с ним связаться?" Евгений же меня уверил: мол, проблем с публикацией не будет и так. Но я уж слишком серьезно к этому вопросу отнеслась.
Для чего всё это говорю? Просто не знаю, как еще выразить, насколько долгожданной была для меня эта страничка! И я втайне, конечно, надеюсь на продолжение